В поисках хорошей жизни дедушка и бабушка Лиды еще в довоен­ные годы переехали из Украины на Дон.

«Перед войной, в 30-е годы, был страшный голод, и наша семья по­теряла двух кормильцев, деда и отца. Мать ушла на заработки, ходя по дворам и выполняя разную работу для спасения своей матери и нас, троих детей, от голода».

Проблема нищенского существования семьи Лиды не оставляла их до начала Великой Отечественной войны. Даже когда враг подошел к Азову, где поблизости жила семья Лиды, мама все время пропадала на заработках и не смогла спасти Лиду.

«Мы часто по ночам смотрели на отдаленный Азов и видели огни ночного города».

В первый год войны самолеты немецкой авиации бомбили противоположный берег Азовского моря, особо не доставляя неприятностей селу, где в 40 километрах от моря проживала Лида. Но на второй год войны враг активизировал свои действия, и немецкая авиация непрерывно бом­била город.

«После очередной бомбежки села по улицам шли раненые и везли убитых. Мы понимали, что враг подошел совсем близко, и беда не мину­ет наше село».

Когда фашистские части зашли в родное село Лиды со стороны Азо­ва, жители спрятались в заранее выкопанных окопах в своих огородах, часть – в своих подвалах, а молодежь заранее была выпровождена роди­телями в донскую степь.

«Все прошлое хорошо помнится, а сегодняшнее забывается, – сер­чает в разговоре Лидия Васильевна. – Когда мы, молодежь, вернулись в родное село, повсюду хозяйничали немецкие солдаты, а потом за поряд­ком следили уже местные полицаи. Через несколько дней на территории кладбища расстреляли всю семью одного из руководителей местного предприятия, не пощадив ни старую бабушку, ни молоденькую невестку, ни подростка-старшеклассника. Мальчишку, избив, заставили копать себе и родственникам могилу».

В одну из теплых осенних ночей в дом Русаковых ввалился полицай Колесников в сопровождении немецких солдат, которые вывели Лиду на улицу. Здесь, у родного дома, Лида увидела своих подруг, таких же четырнадцатилетних девчонок из своего села. С ними стоял немецкий офицер и пытался о чем-то разговаривать. Всех отвели в местную комендатуру, расположенную в здании бывшего сельсовета, где было собрано несколь­ко десятков молодежи и молодых женщин.

«Утром нас погнали в Азов в сопровождении нескольких немецких солдат и полицаев, – вспоминает Лидия Васильевна, – а из Азова перевез­ли в город Ростов на биржу труда, которая располагалась во дворе быв­шего банка, на пересечении улиц Садовой и проспекта Ворошиловского. Там всех продержали до октября месяца, а потом, погрузив в товарные вагоны, отправили на запад. Куда, никто ничего не знал. Кто-то сумел сбежать по пути следования до Ростова, кто-то в Ростове, кого-то вы­купали. Но в нашей семье было четверо подростков и бабушка, которых обеспечивала одна мама, и выкупить меня было просто нечем».

Лида еще не знала, что её с подругами привезли в лагерь Освенцим. Первым концлагерем в Освенциме стал Аушвиц-1. Всего в лагере Ауш­виц-1 насчитывалось 24 двухэтажных здания (блока). Блок № 11 называ­ли «Блоком Смерти». С 6 октября 1941 г. по 28 февраля 1942 г. в блоках № 1, 2, 3, 12, 13, 14, 22, 23 были размещены советские военнопленные, кото­рых затем перевели в лагерь Аушвиц-2 Биркенау.

В 1941-1943 годах лагерь был обнесён двойным проволочным забо­ром, по которому пропускался электрический ток высокого напряжения. Весной 1942 лагерь Аушвиц-1 с двух сторон был обнесён железобетонным забором. Охрану лагеря Аушвиц, а затем и Аушвиц-2 Биркенау, несли военнослужащие войск СС из соединения «Мёртвая голова». Мерой наказания практиковались медленные убийства: провинившихся либо сажали в герметичную камеру, где они умирали от нехватки кислорода, либо мо­рили голодом до смерти. Между блоками 10 и 11 находился пыточный двор, где заключённых пытали и расстрелива­ли. Аушвиц-2 (также из­вестный как Биркенау, или «Бжезинка») – это и есть, собственно, Освен­цим. В нём, в одноэтаж­ных деревянных бара­ках, содержались сотни тысяч евреев, поляков, русских, цыган и узников других национально­стей.

Пригнанные вошли в составе огромной колонны на закрытую территорию, как казалось четырнадцатилетней Лиде, небольшого поселения с улицами и многочисленными деревянными постройками – бараками. В бараках стояли двухъярусные, сплошные деревянные нары, на которых не было никакой подстилки.

«Мы, подростки, ночевали на втором ярусе, подложив под голову свои мешки с вещами. Так мы прожили несколько месяцев. Нас никуда не гоняли и не вывозили».

И только месяцы спустя, уже на работах в Германии, она поняла, что миновала ужасы германского ада концлагеря Освенцима. С неё по­степенно сходил туман затмения всего происходившего вокруг. Она вспомнила, как после пересечения польской границы, их, 30 девчонок и женщин, насильно заставили раздеться и отправиться в какое-то поме­щение, где сверху хлынули потоки холодной воды. И прозвучала резкая команда: «Мойтесь, вам дано полчаса!» Их сумки со скромным скарбом были отброшены в отдельную кучу от собственных вещей и обработаны каким-то раствором для дезинфекции «восточных пленниц» от загряз­нения «арийской территории». При выходе из ледяной «бани», польская надзирательница, забыв об общем славянском происхождении, била в спину попавшихся под руку девчонок и женщин. Зажав железный обруч небольшого колеса тележки в свой кулак, пыталась сделать больнее и тем самым выразить какую-то ненависть к восточным славянкам. А сколько раз по пути следования, да и в самом «лагере смерти», её, молоденькую, симпатичную девушку унижали, рассматривая как живой товар на рынке, заглядывая в рот, проверяли зубы, как у породистой ло­шади?! Впрочем, подобным и более унизительным процедурам подверга­лись все узники лагеря. Возможно, что выдержав эти испытания, а также благодаря привлекательной внешности, Лида попала во вторую группу заключенных.

Как стало известно потом, число жертв этого лагеря составило более миллиона человек.

В 1942 году отдали в эксплуатацию участок 1 (там помещались муж­ской и женский лагеря). Новые заключённые ежедневно прибывали на поездах в Аушвиц-2 со всей оккупированной Европы. Прибывших дели­ли на четыре группы. Первая группа, составлявшая примерно ¾ всех при­везённых, в течение нескольких часов отправлялась в газовые камеры. В эту группу входили все, признанные непригодными к работе, прежде всего, дети, старики, женщины.

Приблизительная пропускная способность крематориев: № 1 (за 24 месяца) – 216 000 человек, № 2 (за 19 месяцев) – 1 710 000 человек, № 3 (за 18 месяцев) – 1 618 000 человек, № 4 (за 17 месяцев) – 765 000 чело­век, № 5 (за 18 месяцев) – 810 000 человек.

В лагере также широко практиковались медицинские эксперименты и опыты. Изучались действия химических веществ на человеческий орга­низм. Испытывались новейшие фармацевтические препараты. Заключён­ных искусственно заражали малярией, гепатитом и другими опасными заболеваниями. Нацистские врачи тренировались в проведении хирургических операций на здоровых людях. Часто производилась кастрация мужчин и стерилизация женщин, в особенности молодых, сопровождав­шаяся изъятием яичников. Вторая группа заключённых, куда была отобрана Лида, направлялась на рабскую работу на промышленные предприятия различных компаний. Вплоть до освобождения, до 1945 года, в комплексе Аушвица были при­писаны к фабрикам около 405 тысяч заключённых. Из них более 340 ты­сяч скончались от болезней и избиений, либо были казнены. Но и здесь, ­если так можно сказать, девушке «повезло». Она попала не на промыш­ленное предприятие, а на хозяйственную работу в Берлинскую семью не­мецкого торгового представителя. Хотя и там условия проживания были не лучше, чем у работников предприятий – восточных узников лагерей.

Дом находился в нескольких кварталах от рейхстага. Девушка про­живала в маленькой комнатке на верхнем этаже. Единственное крохотное оконце было расположено на крыше, и, глядя в него, можно было видеть только берлинское небо. Питание было настолько скудным, что Лидия Васильевна до сих пор вспоминает ненавистную хозяйку Люцию Людер­ман. Она могла выбросить оставшуюся еду, но не дать её работникам.

«Сначала нас, работников, вообще не выпускали на улицы Берлина. Потом мы могли быстро передвигаться по немецким мостовым, не имея права заходить на пешеходные тротуары. У всех наемных работников на одежде были нашивки. У украинцев на рукаве – маленькая тряпочка с изображением пшеничного колоска. У нас, русских, впереди, на груди – большой лоскут с тремя немецкими буквами «OST» с голубоватым оттенком. Мы ходили по мостовым, где гоняли военнопленных на работы на промышленные предприятия. Я еще по пути следования видела на одной из железнодорожных станций, как в параллельно стоящем эше­лоне с военнопленными из зарешёченных окон тянулись руки и крики о просьбе дать попить. Но немецкие солдаты ходили и с силой били при­кладами карабинов по рукам пленных. Эти фашистские сволочи, вообще не считали нас за людей. У хозяина дома Эриха был рабочий офис, где работали немки. Не все немецкие женщины относились к нам жестоко. Особенно после первых бомбежек Берлина английской авиацией отношение к нам ста­ло более благосклонное, они даже отдавали нам свою поношенную, поч­ти новую одежду. Фронт приближался, и бомбардировки участились, рабочие места в Берлине стали сокращаться. Много магазинов было разрушено, у немцев начались перебои с продуктами. Сколько прожила в немецкой семье, столь долго я ничего не знала о событиях на фронтах нашей страны и союзников, и никогда не видела ни одного русского. Ко­нечно, может сам Эрих и знал положение дел из газет и радио, но я и читать по-немецки не умела, да и газет в доме и в офисе не видела. А на приемнике, стоящем в зале дома, висела табличка с запрещающей над­писью на немецком языке подобного содержания: «Прослушивание радио карается смертью!»

Понимая, что продуктов стало мало для пропитания собственной семьи, меня опять отвезли в концлагерь. И все, что дали мне другие не­мецкие женщины, в том числе и мать хозяина, Эриха, скупая хозяйка Люция забрала. Кроме того, что она относилась ко мне с ненавистью, нередко наносила побои и оскорбляла, она еще и выпроводила меня в том, в чем я к ним попала».

Узники концлагеря Освенцим были освобождены 27-го января 1945 года войсками 60-й армии 1-го Украинского фронта под командованием генерал-полковника Курочкина. Непосредственное участие в освобожде­нии концлагеря принимали части 106-го стрелкового корпуса 60-й армии и 115-го стрелкового корпуса 59-й армии 4-го Украинского фронта, кото­рые освободили узников двух восточных филиалов Аушвица.

По разным подсчетам, в боях за освобождение Аушвица-Биркенау отдали свои жизни от 234 до 350 советских солдат и офицеров. Но Лида этого не знала, её успели отправить среди первых партий заключенных на запад.

«Не успели прибыть в «лагерь смерти», как из-за приближающе­гося фронта всех спешно стали вывозить дальше на запад, в другие ла­геря, – вспоминает Лидия Васильевна. – Со своими подружками я уже не встретилась. По прибытии в другой западный лагерь, нас опять раз­местили по деревянным баракам, но условия проживания были немного лучше. Вместо длинных, голых деревянных нар, здесь были поставлены одиночные двухъярусные деревянные кровати с соломенной подстилкой. Но и здесь мне, уже вместе с подружившимся девчатами из России и Украины, не пришлось долго задержаться. Через несколько дней после прибытия наступила какая-то странная тишина, продлившаяся день или два. Не были слышны лай собак, крики немецких солдат.

Как-то утром забегает к нам в барак молодая женщина и кричит: «Выходите! Посмотрите вокруг! Нас никто не охраняет уже несколько дней!» И мы все пошли в разные стороны, но в основном все гражданские шли на запад, вперемешку с отступающими немецкими частями».

Перед советским руководством, в августе 1944 г., когда части Крас­ной Армии перешли государственную границу с Польшей, встала про­блема возвращения больших масс советских граждан, угнанных немцами и по другим причинам оказавшихся за пределами СССР.

24 августа 1944 г. вышло постановление Государственного Комитета Обороны (ГКО) № 6457-сс, специально посвященное возвращению на Родину советских граждан, которые оказались по разным причинам за пограничной линией между СССР и Польшей. Из содержания этого постанов­ления вытекало, что политика высшего советского руководства в данном вопросе была достаточно ясной и недвусмысленной, а именно: все эти со­ветские граждане, безусловно, должны быть возвращены в СССР.

В последние месяцы 1944 г. и в 1945 г. ГКО принял еще ряд постановлений, касавшихся репатриации советских граждан.

«Но мы ничего не знали, – говорит в беседе Лидия Васильевна, – и поэтому шли, как и все, на запад. Но потом мы услышали, что с востока наступают русские части, и подумали: а куда мы тогда идем? В одном из западных поселков Германии, в котором мы остановились, ходило много мужчин в юбках и с волынками, играя свою национальную мелодию. Мы нашли кусок красной ткани и сделали из неё самодельные нарукавные повязки, на которых белой краской написали СССР. Потом нашли пункт, куда шли парни и мужчины из числа военнопленных и угнанных в Герма­нию. Их отправляли в спецлагеря для проверки и последующей отправки на Родину. Но женщин там не принимали.

На несколько дней мы устроились на работу в подсобное хозяйство какого-то немецкого начальника, сбежавшего на запад и оставившего всех наемных рабочих, весь инвентарь и скот. Нас, троих девчат, наня­ли местные, бывшие наемные работники, как поваров. А через несколь­ко дней, когда мы опять пришли к пункту отправки на Родину, к нам обратился пожилой майор с просьбой помочь в обработке документов репатриированных. Почти два месяца я занималась документами быв­ших наших военнопленных и таких, как я, насильно угнанных в Германию. Но наша донская земля и мои родные у меня не выходили из головы, и я попросила майора отпустить меня домой. Он долго уговаривал меня остаться у него на работе по оформлению документов. Но сердце разрывалось от желания увидеть родную семью и донскую землю. И я в скором времени, в составе таких же репатриированных, ехала в товарном вагоне на восток. На одной из станций наш состав остановился напро­тив военного эшелона. Наши солдаты пели песни, о чем-то весело раз­говаривали, ели дыни и арбузы. Мне так радостно и спокойно стало на душе. Хотелось тоже петь и плясать от радости, что я скоро увижу свои донские просторы и встречусь со своей семьей. Как они там?

Один из бравых солдат ел дыньку, такую же сочную, как наши дон­ские, но кожуру бросал в открытую дверь нашего вагона. Я сделала ему замечание. Он ответил: «Заткнись, пока не пристрелил!» Я не была со­всем уж «тихоней», и меня задело его оскорбление. Я ответила ему тем же: «Стреляй. Немец не пристрелил, хоть ты добьешь». И он схватился за оружие. Его, конечно, остановили другие, более разумные воины. Но я поняла, что меня ожидает дома, на родной, такой долгожданной земле».

Делами репатриации занималось Управление уполномоченного Со­вета Народных Комиссаров (Совета Министров) СССР. Это ведомство возглавлял генерал-полковник Ф.И. Голиков, бывший руководитель во­енной разведки. Ведомство пыталось установить общее количество со­ветских граждан, оказавшихся за пределами СССР в годы войны, вклю­чая умерших и погибших на чужбине. В марте 1946 г. оно оценивало их численность в 6,8 млн. человек, в число которых входили и гражданские лица, и военнопленные. Выживших было около 5 млн. Исходя из этих данных, до конца войны не дожили примерно 1,8 млн. советских граж­дан. Вплоть до конца 1980-х годов документация по этому вопросу в на­шей стране была засекречена.

Приехав на родную донскую землю, Лида окончила школу и получи­ла образование семь классов. Сразу поступила в Ростовское педагогиче­ское училище. Но продолжить учебу не смогла ввиду нехватки денежных средств для обучения. Нужно было покупать продукты питания, одеж­ду, а денег в семье по-прежнему не хватало. Старшая сестра работала на Дальнем востоке, старший брат служил в армии на Украине. А младшая сестренка еще училась в школе. И мама Лиды опять одна тянула всю се­мью.

Через год вернулась старшая сестра, и тогда Лида смогла опять по­ступить в педучилище и успешно его окончить, получив специальность школьного учителя. В последующие годы Лида встретила красивого дон­ского казака Николая, закончила обучение в пединституте, и жизнь во­шла в спокойное семейное русло.

Но сколько Лида себя помнит, когда была депутатом, участницей партийных конференций, сколько получала Правительственных благодарностей, никогда и нигде она не упоминала о своем трагическом прошлом. И только когда вырастила своих детей и воспитала внуков, лишь тогда посмела сказать мужу о своем прошлом. Что она тоже видела рейхстаг, но с другой стороны. Более 50 лет Лидия Васильевна хранила свою «освенцимскую тайну».