Произведения
Солдат в молчанье неизменном
Стоит в музее у стены…
Пусть этот образ незабвенный
Напомнит нам, что нет войны,
Что нет уж больше жертв напрасных,
Погибших жён и матерей,
Детей бездомных и несчастных,
Голодных лагерных смертей.
Стоит солдат в молчанье строгом,
Как будто страж, иного дня…
Я тоже замер у порога,
Войдя в музей, как в дом огня.
Кругом картины взрывов, пламя,
Горящий танк, неравный бой.
А вот Рейхстаг: «Победа – с нами!»
Но сколько жертв, какой ценой!
Портреты здесь героев наших –
Отцы и деды, и сыны.
На нас глядят глаза пропавших
И не вернувшихся с войны…
Стоит солдат и смотрит строго
На нас, вошедших в тот музей.
«Ну что стоите у порога?
Смелей входите же, смелей!
Смотрите, это фото павших,
А это - местных партизан.
А это бой в станице вашей -
Остался подвиг безымян.
А это танки вереницей -
Враги обходят нас дугой.
Вот здесь, на хутора границе,
И я ушел в последний бой…
А дальше - дальше шли победы:
Их до Берлина гнали мы…
Спасли отцы и твои деды
Мир от коричневой чумы!»
28.02.2016 г Вячеслав Градобоев
Я погиб на Донском рубеже,
Я убит здесь в степи или в балках.
Утонул я в Дону иль в Донце,
Я на Маныче пал или в Шахтах.
Под Ростовом убит я, в Цимле,
Я погиб у Тацинской танкистом.
Утонул с самолетом в реке,
Под Камышным погиб я связистом.
Я замерз или сбился с пути
И остался в сугробе, в отроге,-
Лишь весною нашли казаки
И зарыли у самой дороги.
Я убит был на плавнях реки,
Меня смыли весенние воды…
После боя нашли старики,
Схоронив в еще теплой воронке.
Я в лесу, я в опавшей листве,
Я засыпан в траншее, в окопе.
Не учтенный в потерях нигде,
В безымянной могиле покоюсь…
Я был ранен, сгорел я в огне,
В подожжённой фашистами хате…
Я погиб на Донском рубеже
И навечно остался не найден...
07.11.2014 г. Вячеслав Градобоев
Снег таял, горел под ногами,
И ветер бил снегом в лицо.
Промокли шинель с сапогами…
Мы смерти смотрели в лицо.
У хутора немцы кружили.
Снарядов никто не подвез.
Фашисты в степи окружили.
Январский давил нас мороз.
С последней гранатой, с винтовкой
Мы шли на врага в этот час.
Эх, нам бы хоть горстку патронов,
Да пару орудий сейчас!..
Горит, тает снег под ногами.
Промокли шинель, сапоги…
Осталось нас сорок в отроге.
А их вокруг – сотни…
«В штыки!»
Навстречу нам - танки с пехотой,
И с сытою мордой - фашист
Кричал нам: «Бросайте оружье!
Признайся, кто здесь коммунист?»
Примкнули штыки и - в атаку!
А может, прорвёмся к своим?
И сколько бы нас не осталось,
Врага все равно победим!
Горел, таял снег под ногами,
Прорвали кольцо мы врага.
Но сколько убитых, кто ранен,
А кто-то пропал навсегда…
Собрали весною всех павших,
В большую могилу сложив.
Здесь сотни из тысяч пропавших
Смогли имена занести…
12.12.2015 г Вячеслав Градобоев
Третий день полк капитана Сергеева, уставший и измученный оборонительными боями, продвигался вдоль берега Дона. В последнем бою погиб командир полка майор Иванов, два командира рот, совсем еще молодые лейтенанты: Ильин и Звягин, командир второго батальона Сидоренко, и еще три офицера пропали без вести. О потерях сержантского и рядового состава говорить было нечего. Многое Сергееву оставалось неизвестным…
Еще неделю назад поступали сведения из дивизии, что противника надо ожидать с северо-запада. Потом сведения поступили о заходе противника в тыл полка, но близкой канонады боев слышно не было. Казалось, что война окружила станицу со всех сторон и издевается над полком, заставляя все глубже зарываться в донскую землю. Ежедневные налеты вражеской авиации и стоны раненых напоминали Сергееву, что смерть ходит рядом и забирает в свое черное логово ни в чем не повинных людей. От свиста пуль и осколков над головой холодный пот струйками сбегал по спине. Он, еще совсем молодой офицер, вчера назначенный командиром роты, в недавнем времени инженер станкостроительного завода, сегодня отвечал за жизнь еще не обстрелянных мальчишек. Ему, воевавшему третий месяц на этой проклятой войне, больно было смотреть в глаза умирающих, еще безусых солдат.
С помощью жителей ближайших хуторов и станиц уже несколько месяцев в ускоренном порядке готовились укрепления, рылись окопы, траншеи и противотанковые рвы.
Связь с дивизией в последние дни неоднократно прерывалась. Саперы не успевали наводить переправы через Дон, как тут же появлялись стервятники «Люфтваффе» и, не уничтожив переправы, не возвращались в свое гитлеровское гнездо. Бомбежки всегда проводились с идеальной точностью. Это давало повод подозревать кого-то из местных жителей в корректировке целей для вражеской авиации и совершении диверсий, или нахождение в станице немецких диверсантов. Разведчики доставляли противоречивые данные.
Внезапное появление немецких частей противника в тылу расположения полка и целенаправленный штурм наших оборонительных огневых точек, ещё раз подтверждали опасения Сергеева о предателях и диверсантах. Особенно ожесточенный бой приняли части на северной стороне станицы, прикрывая отход полка.
Уцелевшие подразделения, возглавляемые капитаном Сергеевым, шли по историческим местам. В двадцатые годы по этим дорогам кавалерийские полки казаков гнали врагов с донской земли. Сегодня солдаты полка шли в обратном направлении, и от этого еще обиднее и больнее становилось на душе молодого капитана.
Полк двигался согласно данных карты, к старой казачьей переправе. Движение колонны сковывали обозы беженцев и частые налеты вражеской авиации. Сергеев понимал, что бросить беззащитных беженцев и уйти, или занять оборону в голой степи и дать отпор фашистам он не мог. Периодически оставляя заслоны и участвуя в боях местного значения, он терял людей, искореженную технику и испорченное оружие. Вражеские войска загоняли полк в «подкову», с юга - река Дон, с запада и востока - фашисты. Беженцы, потеряв надежду на быструю переправу, разъехались по ближайшим хуторам, более смелые переправились вплавь через Дон. Остатки полка остались практически одни.
Боевая колонна полка в сопровождении нескольких гужевых повозок и одной полуторки, груженых боеприпасами и ранеными, под защитой оставшейся боевой техники подходили к очередному донскому хутору.
Личному составу требовался отдых, перевязка раненых и пополнение запасов продовольствия. Тыловые части и передвижной полевой госпиталь остались в станице и их судьба была неизвестной. Все мрачные мысли двадцатишестилетний капитан отгонял прочь. Хорошо, что рядом с Сергеевым находился опытный кадровый военный - начальник штаба майор Синицын.
Жалко, что из очередной разведки не вернулся комсорг полка лейтенант Агарков, и умер тяжелораненый старший политрук майор Березенко. Десятки солдат, сержантов и офицеров приходилось хоронить в авиационных воронках, оставляя кресты на братских могилах. Списки пропавших без вести постоянно пополнялись новыми именами и фамилиями, и казалось, не будет этому конца.
Разведка доложила об отсутствии переправы через Дон. Воспользовавшись временным затишьем, Сергеев принял решение: пока разведка будет искать брод, занять оборону в балках и лощинах за хутором.
Увидев приближающуюся к хутору колонну русских солдат, молодая казачка Мария бросилась к ним навстречу. Она с детства отличалась боевым характером и сейчас без приглашения принялась помогать раненым бойцам. Несколько дней ухаживала за ними.
Среди солдат было очень много молодых ребят, но особенно ей понравился боевой сержант, артиллерист Василий. Он был коренной москвич, хотя своим бравым видом и кудрявым чубом сильно походил на местного казака. До войны он учился на историческом факультете института и знал много интересного, о чем и рассказывал Маше. Он часто прибегал в хутор по армейским делам и находил минутку уделить внимание молодой красавице.
Начальник штаба Синицын и командир полка Сергеев, услышав приближающуюся канонаду, решили принять бой, понимая, что он для полка может стать последним.
С началом темноты зарницы все чаще озаряли северный небосвод. Завернув полковое знамя в гимнастерку и упаковав в ящик из-под патронов, Сергеев и Синицын в сопровождении двух бойцов и сержанта Василия Ильина направились к хутору. Найдя Марию, Василий привел девушку к командиру полка. Мария, выслушав просьбу капитана, вывела бойцов за хутор и показала место для временного тайника для сохранения знамени под молодым, но уже крепким дубом.
«Ведь не может быть, что мы не вернемся назад и не заберем свое знамя! Но оставить его немцам мы не имеем права!» - сказал начальник штаба.
В эти минуты, взглянув на Василия, девушка подумала, что вот этот сержант - это и есть ее счастье! И что скоро он уйдет дальше со своим полком, и они больше никогда не встретятся. Мария, взяв Василия за руку, и крепко сжимая своими маленькими и теплыми от волнения ладонями, пригласила всех в гости.
Офицеры ушли в расположение полка, оставив Василия и других солдат с девушкой. Мария накрывала на стол все, чем можно было угостить дорогих гостей в это военное время, особенно старалась угодить Василию.
В этот вечер, слыша близкие отзвуки войны, сержант Ильин пытался веселить всех присутствующих, рассказывая армейские байки. Поздним вечером Мария уговорила хозяйку хаты, двоюродную тетку Антонину Михайловну, оставить молодых солдат на ночлег...
Передовые части немецкой дивизии появились ранним утром на пшеничном поле бывшего колхоза им. Калинина, в километре от хутора. Стрекот вражеских мотоциклов и иноземная речь послышалась возле крайней хаты. Загремела колодезная цепь, раздался первый выстрел. Громкое встревоженное кудахтанье кур перебивали крики деда Матвея и звонкие металлические удары. Послышалась автоматная очередь, и дед Матвей упал рядом с первым убитым в хуторе фашистом. Герой Первой Мировой войны добавил к своим немецким трофеям еще одного немецкого солдата Второй Мировой.
Часть солдат Вермахта разбрелись по хутору, а несколько сотен фашистов, на мотоциклах и пешком двинулись к Дону, не подозревая о грозящей им смертельной опасности. До оборонительных рубежей полка Сергеева доносилась отчетливая немецкая речь, игра на губных гармошках. Все больше и больше выходило фашистов из хутора и направлялось к реке. Некоторые солдаты шли без оружия, в расстегнутых гимнастерках с закатанными рукавами, без касок, не подозревая о существовании полка, занявшего оборону на подступах к Дону. Немецкие солдаты продолжали гонять кур, пугать женщин и стариков.
Внезапный винтовочный залп, пулеметные и автоматные очереди, разрывы мин и гранат создали временную панику среди «отважных» и уверенных солдат фюрера. Обезумевшие, они метались из стороны в сторону, попадая под перекрестный огонь. Через некоторое время заработали немецкие станковые пулеметы и минометы, добивая на поле своих раненых и нанося урон полку Сергеева. На окраине хутора появились первые вражеские танки.
Конечно, два полковых орудия, чудом сохранившиеся при отступлении, и три миномета не могли устоять против 20-ти немецких танков. Но фашисты явно не ожидали такого гостинца в тихой доской степи.
Полковник Шмидт, только что въехавший на территорию донского хутора в бодром настроении и мечтавший выспаться после длительной поездки, был ошеломлен. По данным разведки здесь не должно было быть никаких русских частей. Этот плацдарм предназначался для дислокации резервных немецких частей, охраняемых румынским полком. Получив ранение осколком русской мины, изуродовавшей его автомобиль, он запросил помощь авиации.
До прилета немецкой авиации два танка противника горели на окраине хутора. Пока вражеские самолёты, не щадя боеприпасов, наносила многочисленные смертельные удары по остаткам полка Сергеева, за хутором расположилась немецкая артиллерия. Атаки противника на позиции русского полка продолжались до темноты. Последние два танка раненый сержант Ильин уничтожил в сумерках, выкатив орудие на прямую наводку.
После чего атаки немцев прекратились. Затишье и звездное небо не предвещало ничего хорошего. Тяжело раненный Сергеев и группа бойцов продвигалась вдоль реки. Хуторской рыбак провел через брод оставшихся бойцов на левый берег Дона, где под высокой ивой похоронили командира полка.
Немецкие части за один день потеряли несколько сотен убитыми и ранеными, восемь танков, две бронемашины.
Наутро немецкий патруль, обходивший поле боя, обнаружил семерых тяжелораненых советских солдат. Полковник Шмидт был настолько зол, что приказал унтер-офицеру Крамеру жестоко казнить пленных на глазах у местных жителей. Русских солдат резали и кололи штыками и еще живых кинули в горящую хату…
Красавица Мария все ждала своего Василия и надежно хранила военную тайну, которую не рассказывала даже своей единственной дочери Вере. Шли годы. Почувствовав недомогание, Мария Федоровна в свои 82 года попросила дочь в очередной раз свозить ее в райцентр. Не хотела она уносить с собой тайну военного схрона.
«Я все расскажу, кому надо, а ты Вера, верь! Не зря я тебя назвала Верой. Все равно они придут, и знамя полка разовьётся на ветру, и вспомнят забытых героев!» - говорила Мария своей дочери.
После поездки недолго прожила Мария Федоровна. В один из прекрасных, солнечных весенних дней не стало казачки Марии, так и не дождавшейся своего Василия. Её дочь, Вера Васильевна, похоронив мать, уехала к свом детям. Офицер военкомата, знавший тайну Марии, погиб. Чиновники, обещавшие выполнить просьбу, забыли о своем обещании, как и казачку Марию, погрязнув в своей бумажной рутине.
Полковое знамя, обагренное кровью, избитое осколками вражеских снарядов, до сих пор покоится в донской степи…
В.Градобоев
Немец все ближе и ближе подкатывался к Дону. Иногда по ночам вдалеке виднелось зарево, и слышалась канонада приближающихся боев.
Недалеко от нашего хутора бойцы Красной Армии спешно возводили укрепления, день и ночь копали траншеи, сооружали землянки и рыли ходы сообщения к ним. Каждый день через хутор шли отступающие красноармейцы, проезжали повозки с ранеными. По пыльным и уставшим лицам отступающих бойцов и стонущим раненым, перемотанным окровавленными, серыми от пыли бинтами, было видно, что совсем рядом идут жестокие кровопролитные бои.
Нас, мальчишек, матери посылали со скромным узелком продуктов к бойцам, понимая, что полевая кухня отстала где-то в пути или попала под бомбежку. Вот и обходились бойцы тем, что смогли принести местные жители, или ловили рыбу и готовили днем уху в землянках, чтобы не привлечь немецких воздушных разведчиков.
Как обычно, я бежал по лесу, засматриваясь то на пернатых, взволновано щебечущих о приближении войны и нервно перелетающих с ветки на ветку, то останавливался у больших муравейников, где насекомые дружно сооружали свои укрепления.
Опушку леса от ближайшего излома траншеи отделяло всего несколько десятков метров. Когда сквозь поредевшие стволы деревьев уже были видны фигуры бойцов, снующих у насыпи ближайшего ко мне дота, я услышал приближающийся рев немецких
стервятников. Свист пулеметной очереди и разрыв первой бомбы на опушке леса притянул меня к земле. Земля вздрагивала и звенела от пулеметных разрывных пуль. Сквозь пыльный занавес, ветки и листья, отсеченные осколками бомб, сыпалась на мое
тело. Комья вырванной земли колошматили меня без передышки. Я не мог поднять головы.
Когда разрывы перенеслись вглубь донской степи, я почувствовал под собой сырость. Это перевернутый кувшин с молоком выливал содержимое на мою рубаху и
штаны. Приподняв кувшин, в котором оставалось не более половины молока, я взглянул на траншею, где были видны перемещающиеся каски красноармейцев. Десятки «юнкерсов» продолжали атаковать дальние окопы, а от Дона вверх ползли десятки немецких танков. Я насчитал более двадцати восьми машин, когда послышался свист, и рядом с дотом разорвался первый снаряд. За танками медленно тянулись бронетранспортеры с черными крестами, и бежали вражеские солдаты. Нам в школе пришедший с войны однорукий учитель русского языка Николай Иванович рассказывал, что воевал с «коричневой чумой», так он называл фашистов. Эти солдаты были с серой форме.
Когда вражеские танки повернули вглубь степи, и вражеская пехота развернулась цепями за своими железными монстрами, из дота ударил наш пулемёт. Какой отважный стрелок, подумал я, когда серые фигурки стали сыпаться в степи, как осенние орехи
в саду у деда Григория. Они что-то вскрикивали, падали и навечно замирали на донской земле, другие прятались за холмиками и складками степи и вели огонь из винтовок и автоматов в сторону дота. Несколько танков повернули по направлению к доту, открыв бесперебойный огонь по траншее и пулеметчику.
В траншее вздрогнул ствол длинного ружья, и ближайший танк завертелся на месте. После второго выстрела задымил сначала белым, потом густым черным дымом. Два монстра, обойдя подбитый танк, низовьем небольшой балки направились в сторону опушки леса.
Я уже опасался, что немцы увидели меня и хотят раздавить, думая, что я солдат. Но, видимо, они хотели обойти дот. Один танк бронебойщики подбили у самой опушки леса, второй повернул назад. Воспользовавшись передышкой, я поднялся и принялся собирать наполовину передавленный своим телом обед бойцов. Сырые яйца были подавленны, молока осталось полкувшина, хлеб и немного бабкиного сала, которое она хранила на черный день. Видимо, этот день пришел.
Пройдя несколько метров, я услышал знакомый рев приближающихся вражеских самолетов, и бросился бежать к траншее, чтобы донести хоть часть продуктов смелым бойцам. Но «юнкерсы» так и не дали достигнуть траншеи, и я укрылся в воронке у последнего дерева на опушке леска.
Около часа фашист смешивал все живое со степной землёй. После налёта гудела голова, тряслись ноги, ныло всё тело. Кровь, смешавшись с
пылью, струилась серыми струйками из расцарапанных коленок, я практически ничего не слышал. Единственное, что я увидел, это бесстрашного пулеметчика на бруствере траншеи, который поливал огнём наступающих фашистов. Три танка обходили его с двух сторон, длинное ружьё бронебойщиков валялось изуродованным за траншеей, несколько бойцов вели ружейный огонь.
Выстрел, облако дыма и всполохи огня в окопе, часть человеческой руки упали недалеко от меня, тлела обожженная гимнастерка. Меня стошнило. Я невольно заплакал и сжался в комок.
Было страшно и одиноко, меня засыпало землей после каждого разрыва вражеских снарядов у дота. Сколько продолжался бой, я не знаю.
Когда стрекот немецких пулемётов и разрывы танковых снарядов стали реже, я осмелился выглянуть из воронки. Между мной и дотом лежали два раздавленных танком бойца, рядом горел немецкий танк. Внезапно послышался отдаленный знакомый стрекот пулемета. Да! Это наш отважный пулеметчик вел бой из траншеи. Немцы заходили на его позицию подковой, он был почти окружен и перемещался с пулемётом по траншее. Враги не могли поднять головы, и лишь изредка какой-то немецкий солдат, пытаясь броситься с гранатой к окопу, мгновенно находил свою смерть. Следом слышался разрыв немецкой колотушки.
«А я так и не донес этому пулеметчику обед...», – на глаза невольно накатились слезы.
Почти час пулеметчик, меняя позиции, вел прицельный огонь из своего Дегтярёва. Потом на позицию отважного воина вышли два вражеских танка и стали обходить его с двух сторон. Смелый красноармеец не растерялся, он пополз по полуразрушенной
траншее к ближайшему танку и поразил его гранатой, а следом открыл огонь по спасающимся танкистам и вражеской пехоте.
Но другой танк почти в упор выстрелил по позиции красноармейца. Наступила звенящая тишина, даже немцы боялись подняться в атаку, они что-то громко кричали друг другу. Танк остановился в нескольких метрах от пулеметчика, открылся люк, и из
него показался фашистский танкист. Раздался выстрел, и танкист упал в башню танка. Махина тронулась на героя, раздался страшный нечеловеческий крик. Закрыв глаза и уши, я упал на дно воронки. Меня затрясло в лихорадке. Мне казалось, что скрежет
вражеской махины, перемалывающий кости героя, и этот скрежет и крик умирающего красноармейца у меня внутри головы.
В следующее мгновение вздрогнула земля, и я невольно выглянул из воронки. Из открытого люка танка валил черный дым.
Кто он был, этот герой-пулеметчик, не отступивший от коричнево-серой чумы? Кто он, давший бой целой армии фашистов?
Немцы бегали вокруг горящего мертвого зверя и пытались заглянуть под гусеницы, стреляли под танк, один фашист даже бросил гранату. Они всё ещё боялись, что пулеметчик жив и даст им отпор. Но пулемет молчал...
Когда я, оглушенный, шатаясь, вошел под вечер в дом, мать почему-то не кричала, как обычно после наших мальчишеских проказ, а кинулась ко мне и, упав на колени, обняла мои исцарапанные в кровь ноги в изорванных штанах и стала причитать и плакать. А бабушка, увидев меня, стала молиться. Покосившись в сторону зеркала, я увидел себя. Нет, это был не Сашка-сорвиголова, как меня прозвали на хуторе. Это было пыльное, лохматое огородное пугало в окровавленной рубашке с одним рукавом и в изодранных в лохмотья штанах. Только вот такого количества ссадин и синяков у меня не было даже после драки. Потом мама с бабушкой кинулись меня переодевать, купать
и расспрашивать, но я почти ничего не слышал. Крик пулеметчика, скрежет немецкого монстра и шум боя стояли у меня в голове. Я мечтал об одном, чтобы поскорее уснуть, а утром, когда проснусь, всё, что я увидел, оказалось бы просто страшным сном.
Но настало утро и первое, что я услышал, была немецкая речь, взволнованное кудахтанье кур, визг поросят, женские крики и стрельбу на окраине хутора.
Война пришла на донскую землю...
Рассказ основан на реальных событиях
Немцы рвались к Дону. Из-под Миллерово, через Тацинскую и Цимлянскую станицы, от Каменска и Белой Калитвы спешно отступали уставшие и потрёпанные в оборонительных боях части Красной Армии, которые длинными колоннами или разрозненными группами спешили к донским переправам.
Через станицы и хутора тянулись беженцы, эвакуируемые табуны лошадей, стада скота, повозки с ранеными, отступающие красноармейцы, машины, груженные венной амуницией, единицы уцелевших орудий и танков.
Вновь прибывшими стрелковыми дивизиями, при усилении их отступающими разрозненными группами - в основном, безоружных стрелков и командиров - на Дону возводился последний оборонительный рубеж.
Авангарды немецких танковых дивизий и моторизированных полков пытались отсечь отступающим путь к переправам степных рек, притоков Дона и Северского Донца. Прорвав оборону советских войск, стремительным броском в середине июля 1942 года вышли к станице Николаевской и поселку Константиновскому. По воспоминаниям местных жителей, в один день можно было в хуторе увидеть красноармейцев - через несколько часов немецких мотоциклистов, следом к вечеру - красноармейцев-кавалеристов, а поздним вечером - немецкие танки и бронетранспортеры. И так повторялось несколько дней.
В хуторе Савельеве перед войной жила многодетная семья Костроминых, Абросима Васильевича и Натальи Сергеевны. Первым на фронт ушел глава семейства, следом - старшие сыновья, Андрей и Василий. В июле 1942 года на хозяйстве оставались младшие дети и Наталья Сергеевна. Несколько раз в дом заходили разведчики разных сторон, сначала красноармейцы, потом, после их ухода, немцы. Первые немецкие солдаты не вели себя так нагло, как в период последующей оккупации, не обижали местных жителей и даже не обращали внимания на отступающих красноармейцев. Выставив караул, немцы остались на ночлег в хуторе, а утром ушли в сторону Морозовской. Следом в дом зашли несколько отступающих красноармейцев, один из них был с фронтовым баяном.
Видимо, приглянулась красивая казачка Зинаида молодому веселому бойцу Семёну, и он уговорил своих однополчан немного задержаться в хуторе. Выставив часового, красноармейцы остались на ночевку. Весь вечер Семен рассказывал забавные истории и играл на баяне. А утром попросил Зинаиду сохранить баян: «Красавица, сохрани инструмент, тяжело мне с ним по степям мотаться. Будем обязательно гнать назад фашистов, зайду и заберу его. Только сохрани его до моего прихода». На внутренней стенке баяна, у мехов, Семён карандашом написал «Дерин Семен». Потом, постояв немного в раздумии, подошел к баяну, открыл перочинный нож и выцарапал на нижней крышке «Дерин Сёма». Опять отделил отсек с клавишами, и повторно, наспех, на память об их встрече выцарапал своё имя и фамилию, имя Зины. Со словами: «Так будет надежней, да и ты меня не забудешь», собрал инструмент, вручил его Зинаиде, нежно погладив её по голове, быстрым шагом вышел на хуторскую улицу и ушел на восток, догонять своих однополчан.
Семья Костроминых надежно оберегала и хранила реликвию 42-го года. После освобождения донской земли Семен так и не появился в хуторе. Зинаида ушла на фронт – может, там встретится весёлый Семен? Зинаида исколесила немало фронтовых дорог на своем лизинговом Студебеккере, перевозила тонны снарядов на передовую, разных воинских частей, но так и не встретилась с Семеном. Вскоре вышла замуж за своего фронтового друга Петра, и вместе с ним вернулась домой в родной хутор Савельев.
Пока шла война, баян дожидался своего хозяина в доме Костроминых. Но не без «добрых людей», и кто-то донёс в Николаевский военкомат, что в семье Костроминых есть военный артефакт, не принадлежащий их семье, и баян бал изъят на хранение в военный комиссариат. Вернувшийся с войны глава семейства, орденоносец Абросим Васильевич Костромин, забрал баян из военкомата: «Может, ещё объявиться Семён, или его дети придут за баяном… Что я им скажу? Не сберегли? Нет уж, пусть лучше будет у нас, надёжнее!»
Принёс его домой, а во избежание подобных «конфискаций», упаковал инструмент Семёна в надёжный «саркофаг» и закопал в саду на многие годы. Когда не стало Николаевского района, и многие забыли о существовании баяна, Абросим Васильевич вскрыл свой схрон и водрузил баян в доме на почётное место: «Пусть стоит и ждёт своего хозяина».
Многие годы родственники семьи Костроминых искали Семёна Дёрина. Но где там! Ни номера воинской части, ни других данных о себе боец не оставил в надежде вернутся на донскую землю. Уже умерли и свидетели тех давних военных событий, а потомки Костроминых всё надеялись, что теперь уже не сам Семён, а его внуки отыщутся и придут за баяном. А пока инструмент передали в надёжные руки поисковиков нашего города.
Шёл солдат донской дорогой
И зашёл он в хуторок.
Обессиленный, голодный,
Инструмент нести не мог.
Шли фашисты по пятам,
Он оставил его нам:
- Я вернусь с Победой к Вам!
Отомстим мы злым врагам!
Не дошёл солдат до нас –
Знать погиб в недобрый час…
Сиротой стоит баян –
Поцарапан, как от ран,
С мелкой надписью на нём:
«Был я Дёрин, звать Семён».
В.Градобоев.