К отрогу балки подъехала «Нива» и старенький, видавший виды «УАЗ». После недавних дождей всю балку устилал ковер сочной зелёной травы, скрывая следы давно минувшей войны.

– Здесь, в километре от хутора, – сказал Трофимович, местный старожил, переживший подростком фашистскую оккупацию, и указал из окна машины на изголовье балки.

– А не путаешь, дед? – спросил командир поискового отряда Александр Павлов. – А то в прошлый раз Вера Абрамовна показала нам другое место. Всё лето рыли в соседней балке, а солдат наших так и не нашли.

– Да врут всё бабы! На войне не бывали, а брехать любят. Хоронить они ходили, а вот боя не видели. Это меня мать тащила за штаны в погреб, а нам с дружком, соседом Шуркой, всё посмотреть хотелось, как наши немцев погонят с донской земли.

– А ты что, на войне был? – спросил молодой поисковик

Солнце уже клонилось к закату, когда саперный взвод лейтенанта Кулыбина  вошёл в разбитую войной деревню. Всего несколько бревенчатых домов осталось не тронутых фашистами. Большая часть была разрушена авиацией, о чем свидетельствовали огромные воронки на месте прежних построек, где уже густо рос бурьян, а саму воронку окружали обгоревшие стволы фруктовых деревьев. Часть домов была сожжена оккупантами при отступлении, в отместку за свое поражение на фронтах войны и отказ граждан эвакуироваться с ними на Запад. Жители из этих разорённых домов ютились в погребах и землянках своих соседей.

Когда Кулыбин проходил мимо одного из уцелевших домов, стоявшего чуть в стороне от дороги, в тени деревьев пышного сада, ему показалась, что в саду стоит красивая девушка в нежно-голубом платье и улыбается ему. А сад буйствовал зеленью и яркостью поспевших яблок, которые почему-то никто из  местных жителей не обрывал. Но лейтенант был занят расселением своих сапёров, обеспечением их продовольствием. Полевая кухня, как и весь стрелковый полк, отставали, и Николай Кулыбин не придал особого значения этой сказочной картине, никак не вписывающейся в реальный вид  разоренной деревни.

В расселении красноармейцев ему помогала местная бабка-повитуха Агафья. Её в деревне уважали и ценили за  врачебный дар, вот и шли на уговоры двадцатилетнего лейтенанта поделиться чем-нибудь из съестных запасов для воинов-освободителей. Уже ближе к вечеру, изрядно измотанный за день, пыльный и мокрый от пота, Николай присел на порог у Агафьи. Выпив кружку холодной воды, он тяжело вздохнул: «Вот, всех расселил и накормил, а сам остался голодным и без ночлега».

«Не огорчайся, сынок! – сказала бабка Агафья. - Оставайся у меня! Вон банька стоит пустая, там у меня травки лечебные хранятся, чайком напою -  быстро усталость снимут».

«Нет», - подумал Кулыбин. - Больно странная у тебя, бабуля, банька. Мало ли какие ты там таинства проводишь - нахватаю какой-нибудь гадости на свою шею. И так война оставила сиротой, да ещё и ум потеряю - кому потом бредовый нужен буду?»

А сам скромно ответил: «Да нет, Тимофеевна, я к своим пойду - может, кто по-фронтовому подвинется на шинели». Встал, и, шатаясь от усталости, пошёл к перекошенной калитке двора бабки Агафьи.

«Постой, сынок, а как же чай? Вот, возьми на ужин» - и протянула какой-то небольшой сверток и пучок сухой травы вперемешку с несколькими засохшими полевыми цветками.

«Спасибо за все, Тимофеевна. А калитку завтра исправим. Есть у меня хороший плотник Трофимыч. С перового дня войны мосты строит».

И с этими словами командир ушел в другой край деревушки. Как он дошел до дома, где видел красавицу в голубом платье, он не помнил. Но все остальное, что произошло с ним в этой деревне, помнил всю жизнь.

Был уже вечер, когда ноги лейтенанта сами принесли его прямо к дому, стоявшему посредине сада. Кругом было чисто и убрано - казалось, что его здесь ждали.

«Вот дом, не тронутый войной», - подумал Николай.

Недалеко от дома, на свежескошенной траве лежали наколотые дрова и несколько сухих вишневых веток. У оврага, в конце двора, стояла бревенчатая банька.

«Ну вот, наконец-то я искупаюсь и отдохну по-человечески!» - подумал молодой лейтенант. Сбросив с плеч свой скромный скарб, состоящий из выцветшей плащ-палатки, полупустого вещмешка, портупеи с кобурой и полевой сумкой, рядом поставил трофейный автомат, и, сняв сапоги, по скошенной траве пошел к бане.

Не доходя несколько шагов до бани, Николай почувствовал, что за ним кто-то следит. Война его научила многому, в том числе быть всегда на чеку. Но, обернувшись, он никого не увидел. Лишь легкое дуновение ветерка пронеслось от дома к оврагу, слегка касаясь листвы деревьев и кустарников у балки, да нежно пригладив рано поседевшие волосы лейтенанта.

«Чертовщина какая-то, - подумал Кулыбин - Видимо я переобщался с Агафьей, слушая её байки, вот и совсем голову затуманило. Ладно на войне, а тут - мирная деревня в десятке километров от фронта… Кто тут за мной может следить? Чушь!» И Николай опять продолжил свой путь к бане.

Баня была чистая, как будто её только сегодня вымыли, и в бочке, стоявшей внутри, была налита свежая вода, в которой отражалось небритое лицо лейтенанта.

«Вот чудеса!» - подумал Николай, выходя из бани. Опять легкое дуновение ласкового ветерка скользнуло  по его волосам, но уже из оврага, в сторону дома.

«Что за бред? - подумал лейтенант, а вслух произнес: - Нет, надо купаться, да ложиться спать! Еще неизвестно что причудится… А тут может, комполка заявится с приказом…». Ответом ему был легкий девичий смех в глубине сада, и там мелькнула девушка в нежном голубом платье.

«Хозяйка! Вы уж извините, что я так, без спроса зашел к вам во  двор…»

Но в ответ – ни звука, лишь легкий теплый ветер опять скользнул теперь по его лицу, приглаживая взъерошенные волосы.

«Странно все это!» - подумал Николай. -  Ладно, на войне и не такое бывало. А может девчонка просто забавляется? Ерунда! Главное, помыться, пока не стемнело…»

Достав из вещмешка фронтовую коптилку, сделанную из зенитной гильзы, набрав немного сухих веток и дров, Кулыбин зашел в баню. Затопил печь, зажёг коптилку и стал раздеваться. Кто-то тихонько потянул дверцу бани, потом еще раз. Чуть позже раздался удаляющийся девичий смех.

«Вот чертовка! - подумал Николай. – Ну, ладно, сейчас помоюсь -  посмотрим, как ты умеешь прятаться!»

Пока Николай мылся, кто-то несколько раз пытался открыть дверь бани, но поняв, что крючок надежно закрыт, бросил эту затею. Когда Николай одевался, на дворе начали сгущаться сумерки, но через щели в дверце бани было видно, что возле дома кружится в вальсе девушка в нежно-голубом платье.  Покрой платья только подчеркивало стройность её фигуры, а русые волосы при каждом её движении разлетались веером.

Когда Николай вышел из бани, девушка опять исчезла. Пройдя к своим вещам, он не заметил никаких изменений, лишь маленький букет  полевых цветов лежал сверху на его планшете, и большое ярко-красное яблоко лежало на плащ-палатке.

«Яблоко могло скатиться на плащ… А вот цветы?» - задумался Кулыбин. И невольно в его памяти всплыли воспоминания, прощания на перроне вокзала с мамой и сестренкой Верой. Отец был уже год был на фронте. И только когда он запрыгнул на подножку вагона, то увидел в дверях здания вокзала Настю, с заплаканным лицом, девушку в которую был влюблен с пятого класса…

Как недавно и давно все было! Уже нет в живых его школьных друзей, с кем он учился в военном училище - почти все они полегли в боях под Смоленском, а кто позже под Сталинградом. Нет отца, погиб еще в 42-м, на донской переправе. Нет мамы и сестры, попавших под бомбежку. Нет и Насти, которую он так и не поцеловал ни разу, - она погибла в партизанском отряде, о чем ему сообщил комбат полгода назад. Вот так, все ушли, оставив о себе лишь воспоминания из далекого счастливого детства и беззаботной юности…

Пока Кулыбин  в раздумьях стоял на пороге дома, совсем стемнело. Тихо скрипнула входная дверь в дом, и как бы приглашая его, в доме раздался веселый девичий смех. Собрав свои вещи, Николай с зажженной коптилкой переступил порог сказочного дома. Там был идеальный порядок. На полках рядами стояли десятки книг, в зале стояло… пианино! В углу, возле печи, лежали порванные школьные тетради и какие-то старые книги.

В доме было несколько комнат. В одной из них, очевидно, в девичьей спальне, стоял шкаф с платьями, на стенах висели фотографии прежних домочадцев. Среди них - несколько фотографий красивой девушки с большими бантами, вплетенными в косы. Тут же стояла заправленная кровать с вышитой накидкой на подушке. Больше в доме ни кроватей, ни сундуков, ни диванов не было. В зале стояли стол и два стула. Наверное, остальное пошло на дрова в зимнее время, или растянули оккупанты. Но почему никто не тронул книги, пианино, спальню?

Дом был почти весь застеклен, кроме нескольких окон, забитых кусками старой жести.

Кулыбин достал оставшиеся сухари, развернул Агафьин сверток, в котором оказался небольшой кусочек старого сала и пучок травы, которую  бабулька дала ему вместо заварки, и отправился в поисках чайника или какой-нибудь посуды, чтобы вскипятить воду. Пройдя с горелкой по дому, он нашел старый помятый котелок (свой он отдал во второй взвод, а  забегавшись, забыл забрать). Воды в доме не оказалось, пришлось выйти во двор к бочке с водой, которая стояла у порога дома. Выйдя на порог, Николай услышал за спиной человеческое дыхание, потом легкий ветерок пролетел в зал, откуда послышалась легкая музыка. Николай уже ничему не удивлялся  и, набрав воды, зашел в дом и с помощью старых тетрадей разжег печь.

Достав немецкий клинок, принялся резать сало. Из спальни послышался девичий смех.

«Ну, все, чертовка, теперь я тебя нашел! - произнес вслух Николай и  направился в темную спальню. – Стра-а-анно…», - протянул он, когда при свете горелки он никого не обнаружил.

Вернувшись в зал, лейтенант сыпнул жменю бабкиного сбора в закипевшую воду. Потом, вспомнив слова Агафьи, что, мол, уйдет вся усталость, бросил и оставшийся пучок травы в котелок. Во время еды Кулыбина никто не тревожил, лишь иногда легкий ветерок поглаживал топорщившийся после бани чуб.

После «сытного» ужина Николай, походив по комнатам дома, не нашел себе места для отдыха и решил, что не грех будет выспаться на кровати. Когда еще солдату предстоит полежать на таком «королевском ложе». Усталость или чудо-чай свалили Николая замертво, лишь только он присел на кровать…

Проснулся он среди ночи от нежного прикосновения женской руки, которая гладила ему волосы. У изголовья стояла девушка в нежно-голубом платье. Она была такой красоты, что Кулыбин не смог произнести ни слова. Она нежно гладила Николаю голову, потом провела рукой по его измятой гимнастерке, остановив руку на ордене Красной Звезды. Наклонилась, и, обняв двумя руками его лицо, нежно поцеловала. Дальнейшее Николай  помнил смутно. Нежные плечи, горячие поцелуи, девичьи руки и стройные ноги, обвитые вокруг его израненного тела… Горячее женское тело, стоны, нежные поглаживания многочисленных шрамов на его молодом разгоряченном теле…

 Как долго это продолжалось? Горелка давно погасла, но всю ночь спальня была освещена бледно-голубым светом, а в зале кто-то играл на пианино. Наутро - девичий смех, и ни одного слова за всю ночь…

Утром Кулыбина разбудила бабка Агафья своим стуком в окошко. Проснувшись, Николай, сел на кровати, голова была ясная. Он  осмотрелся в поисках красавицы. Её нигде не было, а его одежда лежала сложенной на стуле возле кровати. Но он отчетливо помнил, что уснул, не успев раздеться. На столе стоял горячий, не допитый с вечера чудо-чай, хотя печь давно остыла, а рядом лежал вышитый платок, с узором, похожим на тот, что был на накидке подушки девичьей спальни.

Николай встал, в ногах не чувствовалось никакой усталости, а даже какая-то бодрость. «Значит, бабка не обманула. Но куда девалась девушка?» - подумал лейтенант.

Открыл двери Агафье. И она с порога заголосила: «Ой, милый, сынок, куда же ты забрел? Я уже час как стучу - думаю, может что случилось? Я же говорила, чтобы ты остался у меня. Зачем ты пошел в этот проклятый дом?!»

 «Почему проклятый?» - спросил Николай.

«Да потому и проклятый, что  перед оккупацией здесь жили порядочные люди, мать учительствовала в местной, теперь сожженной школе. Отец был инвалид, но продолжал работать в бригаде, был депутатом райсовета, все бедноте помогал, чем мог. А дочка-красавица, училась музыке в Москве, вышивала такие красивые узоры, одно загляденье! Да вот перед оккупацией приехала к своим родителям…

Когда пришли фашисты, местный, обиженный советской властью Трофим, сдал всю семью. Отца повесили, мать сожгли в школе, с несколькими коммунистами и окруженцами.

Здесь, у деревни, несколько дней держали оборону совсем еще молодые ребята с политруком. Так вот, когда их взяли в плен, к ним на допрос приехал немецкий полковник. У кого-то из пленных была граната, он и кинулся к немецкому офицеру и подорвался с ним, уложив еще несколько фрицев.

А местное население подкармливало пленных. Вот в отместку разозленная немчура, повесив нескольких жителей, запалила школу. А над нашей красавицей учинили расправу, как над комсомолкой и дочкой депутата. Несколько дней немцы издевались над девочкой. Она, бедная, кричала на всю деревню, просила пощады, а при этом еще какой-то гад играл на пианино. Не выдержав позора, она повесилась. Немцы долгое время не давали снять тело из петли в назидание местным. Куда делось тело, никто не знает. Просто в очередное утро в петле оказался охранник, один из местных полицаев, а тело девочки исчезло. Немцы сразу покинули этот дом и даже при отступлении обходили его стороной. А наши, деревенские, вообще стараются ходить по соседним улицам, даже мальчишки боятся рвать здесь яблоки. Говорят, что здесь по ночам звучит музыка, и девушка в голубеньком платье танцует. Мается душа бедняжки...  А я вот приглядываю за двором, убираю, травку подкашиваю, топлю зимой, чтобы дом не отсырел. Да дед Антип мне помогает: то дров наколет, то водицы принесет… А ты, сынок, не слышал ничего такого?»

«Да нет. Ничего не слышал», - ответил Николай.

И тут опять пролетел легкий порыв ветра, словно кто-то погладил нежно по спине и послышался девичий смех. Николай вопросительно посмотрел на Агафью.

 «Что такое, сынок? Тебе плохо? Ты так побледнел…»

«Значит, Агафья не слышит. Значит, все это видится и слышится ему одному… Но почему? Неужели девичья душа нашла в нем того, о ком мечтала бедная девушка при жизни? И теперь, увидев своего возлюбленного, она насладилась своей мечтой? Очень все это странно…», - подумал Николай.

Кулыбин поднялся и, весь в своими мыслях, пошёл неуверенным шагом с этого загадочного двора. Но его как будто что-то не пускало, тянуло обратно. Весь день он ходил сам не свой. Прошедшая ночь стояла перед глазами, легкие дуновения ветерка сопровождали его повсюду. Когда он оставался один, то ощущал теплое дыхание за спиной, казалось, что под гимнастеркой его тело гладят нежные девичьи руки, слышался девичий смех, потом все стихало на некоторое время. Он не мог дождаться вечера, чтобы опять заночевать в этом доме.

А к вечеру приехал начальник штаба полка с новым распоряжением. На закате дня саперный взвод Кулыбина покидал деревню. Внезапные крики жителей привлекли внимание военных. В районе оврага поднимался столб дыма, и раздавался бабий вой. Николай приказал одному отделению следовать за ним и ринулся с болью в сердце в сторону оврага.

«Так и есть!» - подумал Николай. Горел сказочной дом, а он так и не выбрал времени, чтобы проститься. Красноармейцы вместе с местными жителями принялись тушить пожар, но куда там, дом был деревянный, стояли жаркие дни июля 43 –го. В жарком огне пожара заиграло пианино, а потом музыка резко оборвалась пронзительным звоном, словно лопнула большая струна, послышался девичий стон, у многих по спине пробежал озноб. Всё остановилось, люди замерли в оцепенении. Кто-то из красноармейцев крикнул: «Спасаете девушку!» и ринулся было с ведром воды в пекло. Но путь ему преградила  бабка Агафья, и сухим голосом ответила: «Нет там никакой девушки - она давно умерла!»

Что творилось в голове у Кулыбина? Сначала он сам хотел кинуться в огонь и сгореть там, но его остановил проблеск разума, что он не спасет несуществующей красавицы. Потом он подумал, что все же она жива и прячется в подвале дома… Ведь она приходила к нему ночью! И ему показалось, что он услышал нежный девичий голос: «Спасибо тебе…»

Догорало пепелище сказочного и проклятого дома. Взвод саперов уходил на запад.

Кулыбин остановился на пригорке, пропуская вперед последнего прихрамывающего раненого сапера, и оглянулся назад, где в мареве уходящего дня была видна обычная, ничем не отличающаяся от других освобожденная  деревня.

«Мираж…» - произнес молодой, с седыми висками. лейтенант, и зашагал прочь.

А девушка в нежно-голубом платье стояла на околице и махала ему вслед вышитым платком. Горькие слезы текли по её щекам и в знойном июльском воздухе они  превращались в легкий туман, летящий вдогонку  уходящего взвода…

01.09.2015 г.      В. Градобоев