В отдаленной сибирской деревушке за столом сидела пожилая женщина, из-под платка, покрывавшего голову, выпала прядь седых волос. Старая учительница просматривала фронтовые письма и открытки.

Не одно поколение мальчишек и девчонок выпустила из школы  Прасковья Никитична. Воспитала не один десяток славных сынов и дочерей родного Отечества, а вот  своих внуков увидеть ей так и не удалось, война оборвала жизни всех её детей.

Тихими зимними вечерами пожилая сельская учительница часто перечитывала письма с фронта, присланные бывшими учениками, их родителями, письма  своих родных, сгинувших в пламене  войны. Она медленно перечитывала эти карандашные строки. Четко читались ровные строчки автора, чаще наспех написанные каракули трудно было разобрать, но она знала почерк своего ученика и понимала, о чём спешил рассказать ей тот или иной автор письма. Каждый раз её волнение передавалось  мелкой дрожью на руки, раскрывающие очередной треугольник, а по щекам текли горькие материнские слёзы, падали на строчки военных лет.

Вот и сегодня она нежно и бережно перебирала письма родных, присланные ей с фронтов Великой Отечественной войны. От погибшего в 1941-м под Москвой супруга Антипа Ивановича,  сгинувшего в пучине Черного моря в 1942 году брата  Андрея, умершего в госпитале под Ростовом старшего сына Ивана,  замученной фашистами на Украине дочки-партизанки Софьи, среднего сына Дмитрия, сгоревшего в танке на Курской дуге и пропавшего младшенького сыночка Алёшеньки.

Поседевшая и осунувшаяся мать всматривалась в знакомый почерк своего младшего сына Алёши. В сенях тихонько скрипнула половица и со скрипом открылась дверь в комнату, по полу потянуло вечерним морозным воздухом. Тихий порыв ветра прошелестел пожелтевшими от времени листками военных лет и ласково тронул седую прядь материнских волос.

«Опять зима разгулялась» - посмотрев в окно, произнесла Прасковья Никитична и закрыла двери. Но не успела хозяйка дома присесть на лавку, стоявшую у стола, как несколько писем упали на пол.

 «А может это посланник тех военных лет о чем-то хотел сказать ей, матери, потерявших троих сыновей и дочь?» - поднимая письма, подумала Прасковья Никитична.

За окном опят завыло, загудело, и тихий ветерок коснулся её мокрой от слёз морщинистой щеки. Дуновение ветерка прошло по избе и колыхнуло пламя одинокой свечи, стоявшей на краю стола.  Прасковья Никитична осмотрела комнату, ей показалось, что кто-то прошёл за её спиной и остановился в углу, где весела старая икона и коптила лампадка. 

Мерцание свечи выхватило лицо стоящего у иконы человека. Прасковья Никитична вскрикнула. Закрыв рот руками, она стояла в оцепенении. Это был Алёша…

«Мама» -  послышалось ей до боли в сердце знакомый голос. «Мама» - снова позвал голос из затемнённого угла избы.

Трясущимися руками старушка медленно потянулась к углу. Казалось, что Алеша стоит в какой-то дымке, как в дыму пожарища военных лет и тихо завет «Мама, мама». Легкая тень скользнула по его лицу, и на правой щеке ясно высветился багровый шрам.

Вот отблеск свечи выхватил знакомые серые глаза, осунувшееся, уже не молодое лицо, покрытое мелкой щетиной и нежную улыбку сына.

 «Но почему у него седые волосы и этот шрам на щеке?» - подумала Прасковья Никитична. И тут же сообразила: «Ах да. Конечно, он же был на войне, и очевидно был ранен, вот и не писал так долго и не мог приехать».

«Алёшенька, сынок!» - прошептала она сухими губами и опять протянула руки, в ожидании, что сейчас сынок броситься ей в объятия.

Но в ответ лишь колыхнулся язычок пламени догорающей свечи, отсвечиваясь  на лике старой иконы, висевшей в углу избы, и морозный сибирский ветер прогудел за окном.

«Сынок!» - взволновано повторили сухие материнские губы, и очередная горькая слеза прокатилась по морщинистой щеке женщины.

         «Сынок, Алешенька! Милый мой мальчик!» - повторила Прасковья Никитична.

«Где ты мой родненький? Кровинушка моя, что с тобой?» - задавала она вопрос за вопросом. С одной стороны, она понимала, что это видение, а с другой стороны, она отчётливо слышала его голос, зовущий её, маму, и видела его, своего Алешу. Ведь это он, стоит и улыбается ей. Да и вот же на его гимнастерки отсвечивается та медаль «За отвагу», о которой он писал в сентябре 1943 года: «Получил за январские бои на Дону».

На пол падали материнские слёзы: «Боже мой, а как он постарел, совсем как лунь».

Сибирский ветер с ещё большей силой завыл за окном, и со стола опять упало несколько фронтовых писем. Пламя свечи заметалось в разные стороны, словно в непонятном плясе, выхватывая образ солдата, стоящего в углу старой бревенчатой избы.

Только и успела подумать старушка: «Почему он стоит и не подходит к матери, не говорит больше ни слова?», как  ветер за окном загудел с новой силой, и, сорвав старый истёртый крючок-запор с  двери, распахнул её в сени. Пламя свечи заметалось и стало угасать.

 «Сынок! Алёшенька!» - прокричала Прасковья Никитична и кинулась к сыну. Но лишь пустота ответила ей.  С горьким рыданием старушка подошла к иконе с мольбой о помощи, и, упав на колени, медленно сползла по стене на пол. На иконе были видны капли влаги. Возможно, это было испарение от резкого перепада температуры, а возможно, лик тоже плакал вместе с хозяйкой дома…

Утром, с опухшими от слёз глазами, Прасковья Никитична вышла во двор разгребать январские сугробы. Сухо скрипнул и покосился старый деревянный почтовой ящик.

«Всё приходит в негодность. Я старая, и всё стало старым» - пробормотала старушка и стала поправлять ящик. Из-за задней стенки ящика выпал почерневший конверт-треугольник, словно опалённый войной с разводами от весенних и осенних дождей.

«Скоро 25 лет как нет войны, наверное, школьникам поручили носить письма вдовам» - подумала старушка. Раскрыв аккуратно сложенный  треугольник, надев очки, она стала читать сухие строчки письма: «Ваш сын, командир стрелкового взвода лейтенант Алексей Антипович, 1923 года рождения, выполняя боевое задание по уничтожению группировки противника, погиб смертью храбрых 9 мая 1945 года ….».  

Старушка упала на колени: «Алёшенька! Алёшенька! Сынок!» - закричала поседевшая мать. Прижимая письмо к груди, запричитала: «Так вот  зачем приходил ты ко мне, Алёшенька, сыночек мой. Сказать маме, чтобы не ждала больше родненького…» И горько заплакала…