Ещё с первых дней июля 1942-го, когда немец вступил на донскую землю, Николай испытал неприязнь к неизвестному врагу. Через хутора и станицы, по направлению к речным переправам Дона и Северского Донца шли смешанные вереницы: в

выцветших и мокрых от пота гимнастёрках, отступающие, измотанные в боях бойцы и беженцы – с чемоданами, узлами, корзинками.

Рядом с ними по пыльным дорогам тянулись вереницы повозок, состоящие, в основном, из женщин и детей, которые с каждым днём увеличивались. Превращаясь в людские колонны, они подходили к Дону. В ожидании многочасовой очереди на переправе люди большей частью располагались в садах, боясь вражеской авиации, о которой ещё только шёл разговор.

Собирающиеся у реки раненые бойцы и беженцы вели разговоры о жестоких боях, потерях своих друзей и близких, из чего местным жителям можно было сделать выводы о приближающейся угрозе.

Полевые госпитали, временно расположившиеся в станице, были переполнены раненными бойцами, часть из которых умирали, и их ежедневно хоронили на станичном кладбище или прямо на берегу Дона.

Всё это Николай видел, когда приезжал в станицу к тетке. Конечно, у Николая, как и у многих подростков, было своё твёрдое мнение, что немец не дойдёт до Дона и вот-вот будет разбит. Но с каждым днём его твердое мнение расшатывалось под напором собственных вопросов: «Почему с каждым днём увеличиваются потоки беженцев и отступающих? Где наши пушки и танки, которых он до сих пор не видел?»

Проходя мимо повозок с раненными бойцами, он слышал разговоры о фашистах, вооруженных автоматами. А красноармейцы-то отступали с винтовками!

Добираясь домой в хутор с учетчиком Николаем Трофимовичем или бригадиром полеводческой бригады Антоном Филипповичем, он задавал им вопросы: «Почему наша Красная Армия не может разбить злостного врага? И почему так быстро к Дону

продвигается фронт?»

К середине июля потоки беженцев и отступающих бойцов вперемешку со стадами и табунами животных увеличились до такой степени, что въехать в станицу стало просто невозможно. На проселочных дорогах стали появляться полуторки и ЗИСы, груженные военным и гражданским имуществом, поднимающие столбы пыли под палящим летним солнцем и спешащие к станичной переправе. Все эти потоки, идущие сверху вдоль Донца и от станицы Николаевской, смешивались у Константиновской, превращаясь в столпотворение.

На станичной переправе пытался навести порядок комендантский взвод. У переправы стоял гул машин, слышались крики людей, плачь детей, ржание, блеяние

и мычание животных. Часть повозок были брошены, некоторые животные ходили в толкотне людской массы в поисках своего стада. Вдоль набережной стояли десятки груженых машин, гужевики с орудиями.

В этот день Николай не задержался в Константиновской надолго. Из хутора на фронт уходили его старшие товарищи Михаил и Антон, и он спешил с ними проститься, но по приезду в хутор уже не застал своих земляков, их ещё утром отправили с первой

подводой через Донец на Шахты...

Сначала появились немецкие воздушные разведчики, через несколько часов бомбардировщики, а ещё через два дня послышалась канонада приближающихся боёв.

Первых немцев Николай со своими друзьями увидели с кургана, находящегося недалеко от хутора. С десяток мотоциклов, легковая машина и бронетранспортеры направлялись к разбитой переправе на Донце. В этот же день оккупанты начали хозяйничать в хуторе.

К моменту оккупации в хуторе осталось несколько мужиков: двое из тех, кто вернулся после переправы колхозного скота и техники за Дон или Донец, два инвалида, вернувшиеся с фронта, и несколько не призванных на фронт по состоянию здоровья,

да с десяток 14–16 летних подростков, а, в основном, женщины, старики, да дети.

Антон Филиппович остался возглавлять полеводческую бригаду, как и при советской власти, только не колхоза, а общины, так называли немцы, хотя местные все же употребляли слово «колхоз».

Николай иногда выполнял поручения Антона Филипповича, отвозил сводки в комендатуру, а по дороге передавал и другие «сводки». Антон Филиппович ещё перед оккупацией заприметил шустрого и принципиального хуторского подростка и часто заводил с ним разговор о войне и об отношении молодёжи к оккупантам. Но, кроме Николая, он так и не подобрал ребят для выполнения своих поручений. Слишком быстро враг пришел на донскую землю, и ему, оставленному для организации подпольной

работы, просто не хватило времени.

Его помощник, Николай Трофимович, ушедший с эвакуированным скотом, так и не вернулся. Теперь сорокалетнему Антону приходилось налаживать связь с остальными подпольщиками через комсомольца Николая.

Оккупация для Николая прошла, как школа выживания в чужой среде. В силу своего вспыльчивого характера он неоднократно предлагал Филипповичу подорвать найденными осенью у переправы противотанковыми гранатами немецкий броневик или

немецкую автомашину – радиостанцию, прибывшую перед фашистским Рождеством. Его молодая горячая душа не могла примириться с тихой подпольной работой, заключавшейся в передаче «сводок» в станицу, он мечтал о серьёзной борьбе с фашистами. Но Филиппович поручал ему только отвозить очередные «сводки» в станицу и один раз привезти несколько листовок. Лишь однажды ему довелось сделать настоящую, как он считал, боевую работу.

В конце июля, направляясь на повозке за сводками в бригаду, он заметил в балке, поросшей тёрном, движение. «Наверно, чья-то корова заблудилась», – подумал Николай, и, остановив лошадь, пошел к балке. Но подойдя ближе, увидел красноармейца с пистолетом в руке, в изорванной гимнастерке. Его измученное и давно не бритое лицо говорило о том, как долго он скитается без пищи и отдыха.

– Парень, ты местный? – хриплым голосом спросил солдат.

– Да, – ответил Николай.

– Сегодня в хуторе нет, а в станице полно. И в соседнем хуторе квартируют, – ответил подросток.

– К переправе выведешь нас? – спросил боец.

– Нет переправы, дядя, разбомбили, а немцы пока не сделали. А к реке могу вывести, – сказал Николай.

– Нет, нам без лодки не выбраться. Со мной ещё раненый, мой дружок, – ответил боец и поник. Потом присел на корточки и спросил:

– А сможешь привезти чего-нибудь поесть, воды и гражданскую одежду?

– Смогу, только вы спрячьтесь, а когда я подъеду, буду петь песню, вы и выйдете из балки, – предложил Николай.

– Хорошо, только еще бы бинтов и спирта, хотя и самогон подойдет, – сказал солдат и пояснил: – Для обработки раны.

– Я мигом! – сказал Николай и, посмотрев по сторонам, побежал к бригадирской двуколке.

Через два часа, вместе с Филипповичем они выехали на повозке в поле за сеном, взяв с собою вилы и собранный наскоро обед, не забыв взять и бутыль самогона.

Подъехав к балке, Николай запел, но боец показался не сразу – видимо, его насторожило присутствие взрослого человека. Потом, все же не выходя из терна, он спросил:

– А с кем это ты, хлопчик, приехал?

– Это наш бригадир, мой старший товарищ, ему можно доверять, – ответил Николай.

– Тогда пусть спускается с корзинкой в балку, а ты постой у телеги, нам с ним погутарить надо, – сказал боец.

После недолгой беседы Филиппович велел подогнать повозку с сеном поближе к балке. Он и боец вытащили совсем обессилившего молодого лейтенанта с перебинтованной выше колена ногой, и, уложив в телегу, закидали его сеном. Рядом, уже в гражданской одежде, прилег и солдат, зарываясь в сено.

Этих двух воинов, красноармейца-украинца, тридцатилетнего Миколу и ленинградца, молодого офицера-артиллериста, и спасли Николай с Филипповичем, пряча потом их в погребе у Анастасии Андреевны, двоюродной сестры местного полицая.

Перед Новым годом Филиппович узнал от местного полицая о наборе молодежи для отправки в Германию и поручил Николаю отвезти документы в станицу и задержаться у тетки на недельку. Возвращаясь после праздника в хутор, Николай встретил

на дороге около десятка небритых, истощенных румынских солдат, они просили чего-нибудь поесть и говорили: «Гитлер капут!»

«Значит, фронт рядом и пора действовать», – подумал Николай.

Приехав в хутор, он и обратился с таким предложением к Антону Филипповичу.

«Пора, но не сейчас», – сказал бригадир, и добавил: «Фронт ещё далеко, и мы не можем рисковать людьми. Но кое-что мы сделаем...»

Он достал пачку листовок и предложил найти нескольких надёжных и смелых ребят, чтобы разнести листовки по ближним хуторам. Николай, выполняя поручение Филипповича, отправился в соседний хутор, где встретил по пути немецкий броневик и

двух немецких связистов, соединяющих повреждённую линию связи. Заметив это место, на обратном пути он перерезал связку проводов и к вечеру вернулся домой другой дорогой.

Возбужденный от радости, он не спал всю ночь, а утром поспешил доложить бригадиру о выполнении поручения и диверсии, за которую получил выговор от Филипповича. Потом бригадир, улыбнувшись, добавил: «Ну, диверсант, больше ничего не делать без моего разрешения!»

Уже неделю как по ночам были видны всполохи приближающегося фронта: то в стороне Трофимова зарево осветит зимний небосвод, то в стороне Николаевской. А на спуске к реке эхо доносило раскаты боя, и временами казалось, что вот-вот из-за дальнего поворота русла появится наша пехота. Но на утро всё оставалось по-прежнему. Лишь немец стал раздражительный и всё больше смотрел на восток, а драпал на запад. Румыны вообще шли завшивленными колоннами, часами просили подаяние во дворах, воровали вещи и последнюю птицу, смалили её на кострах и съедали полусырой. Последнее, что удалось сделать Николаю со своими ребятами перед приходом нашей разведки, это расклеить листовки и порвать в очередной раз линию связи уже за хутором.

Разведчики зашли в селение ночью – в белых халатах, с автоматами, в зимней одежде. Об этом утром Николаю рассказывали местные жители. А через два дня появилась и долгожданная пехота, артиллерия, но без машин и танков.

Когда начался бой за родной хутор, Николай опять был в станице со «сводками» бригадира и документами для комендатуры. Только в комендатуре его документы никто не стал смотреть, там творился хаос. На востоке, севере и юге от станицы гремели бои.

А вот «сводки» на квартире приняли, сказав: «Завтра-послезавтра наши будут в станице». Повозку и лошадь забрали отступающие немцы, и Николаю пришлось остаться у тётки.

После освобождения станицы и проверки особистами Филипповича, бригадир предложил Николаю с другими ребятами поехать на учебу в диверсионную школу.

После месячного обучения Николай трижды пересекал линию фронта с группой таких же подростков-земляков с Дона. И каждый раз возвращался, успешно выполнив задание. Теперь он был настоящий разведчик-диверсант, мстивший врагу за поруганную Донщину.

В очередной раз Николая со своими земляками, бывшими подпольщиками и партизанами, теперь опытными диверсантами, забросили в тыл врага на территорию соседней Украины, туда, откуда родом был спасенный донскими жителями красноармеец Микола. Надо было восстановить связь с местным подпольем и партизанской группой. Ребята расселились у местных жителей, связались с партизанской группой, но не знали, что в числе подпольщиков есть предатель, и на явке их ждёт засада.

Их группа была ликвидирована за три дня: кто-то успел уйти от погони, кто-то

пропал без вести, несколько человек после пыток расстреляли гестаповцы. Диверсант Николай был схвачен на явке и после пыток повешен.

Место захоронения казнённых подпольщиков по сей день остаётся неизвестным для их родственников, документы в секретных архивах хранят 77 летнюю тайну. (По воспоминаниям родственников погибших диверсантов).